|
|
стр. 2
* * *
В
Начале есть отношение.
Рассмотрим язык "дикарей", т. е. тех народов, чей мир остался беден
объектами и чья жизнь строится в тесном кругу действий, насыщенных
присутствием настоящего. Ядра этого языка – слова-предложения, изначальные
дограмматические образования, из расщепления которых возникает все
многообразие различных видов слов, – чаще всего обозначают целостность
отношения. Мы говорим: "очень далеко"; зулус же вместо этого произнесет
слово-предложение, которое означает следующее: "Там, где кто-то кричит:
"Мама, я заблудился". А житель Огненной Земли заткнет нас за пояс со всей
нашей аналитической премудростью, употребив семисложное слово, точный смысл
которого таков: "Смотрят друг на друга, и каждый ждет, что другой вызовется
сделать то, чего оба хотят, но не могут сделать". Лица в нерасчлененности
этого целого пока еще только рельефно намечены и не обладают той
самостоятельностью, которая свойственна выделившимся из него формам
существительных и местоимений. Здесь имеют значение не эти продукты
разложения и размышления, но подлинное изначальное единство, проживаемое
отношение.
При встрече мы приветствуем человека, желая ему здоровья, или заверяя его в
нашей преданности, или же препоручая его Богу. Но насколько лишены
непосредственности эти стершиеся формулы (кто ныне чувствует в возгласе
"Хайль!" его изначальный смысл – наделение властью!) по сравнению с вечно
юным и столь телесным приветствием-отношением кафиров: "Я вижу тебя!" или с
его американским вариантом, забавным и вместе с тем по-своему изысканным:
"Чуешь меня!"
Можно предположить, что отношения и понятия, а также представления о лицах и
предметах выделились из представлений об отношениях как о процессах и
состояниях. Стихийные, будоражащие ум впечатления и раздражители
"естественного человека" берут начало в процессах-отношениях, в переживании
пред-стоящего и в состояниях-отношениях, в жизни с этим пред-стоящим. Луна,
которую он каждую ночь видит на небе, вообще не занимает его мысли, пока
однажды, во сне либо наяву, она не предстанет перед ним телесно, пока она не
приблизится к нему, завораживая его своим неверным мерцающим ликом и
навлекая на него зло либо благо касаниями своих лучей. В его памяти
сохраняется не зрительное впечатление о блуждающем по небу светящемся диске
и не представление о демонической сущности, которая как-то связана с этим
небесным телом, но прежде всего – моторный, пронизывающий все тело
образ-стимул лунного влияния, и лишь потом, на этой основе, постепенно от
нее отдаляясь, оформляется личностный образ луны, оказывающей воздействие:
только теперь воспоминание о еженощно ощущаемом и еще не осознанном начинает
приобретать все более яркие и волнующие черты, пока наконец уже достаточно
воспаленное воображение не переплавит воспоминание в чувственное
представление о виновнике и носителе воздействия, и тогда его можно
представить в качестве объекта. Так Ты, изначально недоступное никакому
объективному опыту, но выстраданное всем телом, всем существом человека,
превращается в Он или Она.
То, что начало всякого сущностного явления носит характер отношения,
сохраняющего свою действительность в течение долгого времени, позволяет нам
яснее уразуметь тот духовный элемент "примитивной" жизни, который
современные исследователи, уделяющие ему много внимания, пространно
обсуждают и все же не могут постичь до конца. Мы говорим о том таинственном
могуществе, представление о котором в том или ином виде содержится в
верованиях или начатках науки (то и другое здесь еще составляет одно целое)
многих "примитивных" народов; мы говорим о Мана или Оренда, от которой ведет
путь к брахману в первоначальном значении этого понятия, а также к дюнамис и
харис "магических папирусов" и апостольских посланий. Это могущество
описывали как сверхчувственную и сверхприродную силу, исходя из категорий
нашего мышления, чуждых мироощущению "дикаря". Границы его мира определены
проживанием таких ситуаций, в которых он присутствует телесно; так,
например, к ним "естественно" принадлежат визиты умерших. Принимать же
нечувственное за существующее должно показаться ему нелепостью. Явление,
которым он приписывает "мистическую силу", суть элементарные
процессы-отношения. т. е. вообще все события, о которых он задумывается,
поскольку они воздействуют на него так, что он воспринимает это воздействие
всем телом, и поскольку в его памяти остается след этого воздействия –
образ-стимул. Такой силой обладают не только луна и покойник, которые
еженощно несут ему муки или услады, но также и солнце, его опаляющее, и
зверь с его угрожающим воем, и вождь, чей взгляд принуждает его к
повиновению, и шаман, чье пение пробуждает в нем силу, необходимую для
охоты. Мана есть то, что оказывает воздействие, то. что превращает лик луны
на небе в будоражащее кровь Ты. И след этой таинственной силы остается в
памяти, когда из образа-стимула выделяется предметный образ, хотя сама она
проявляется только в виновнике и носителе воздействия; с ее помощью человек,
ею обладающий (к примеру, в виде камня с чудесными свойствами), может сам
оказывать такое же воздействие. У "дикаря" – магическая "картина мира", но
не потому, что ее центральным моментом является способность человека к
волшебству, но по той причине, что последняя представляет собой лишь особую
разновидность той всеобщей магической силы, которая есть источник всякого
сущностного воздействия. В этой "картине мира" причинность не создает
непрерывную цепь событий, скорее ее можно представить как постоянно
возникающие вспышки силы, воздействующей на самое себя, как вулканическую
деятельность, без всякой последовательности и взаимосвязи. Мана – это
примитивная абстракция, вероятно, даже более примитивная, нежели число, но
отнюдь не более сверхъестественная. Способность к воспроизведению в памяти
событий и состояний, совершенствуясь, выстраивает последовательность самых
значительных событий-отношений, стихийных потрясений. То, что представляет
наибольшее значение для инстинкта самосохранения, и то, что наиболее
привлекательно для познавательного инстинкта, выступает на передний план и
приобретает самостоятельность. Незначительное, необщее, изменчивое Ты
отдельных переживаний отступает назад, остается в памяти изолированным от
всего прочего. постепенно объективируется и мало-помалу объединяется в
группы и виды. И третьим здесь предстает ужасающий в своей обособленности,
порой даже более призрачный, чем луна или мертвец, но неумолимо
проявляющийся другой, "неизменный" партнер – "Я".
Сознание Я так же слабо связано с инстинктом "само"-сохранения, которому
изначально принадлежит главенствующее положение, как и с теми целями,
которым служат другие инстинкты: продолжить себя хочет не Я, но тело.
которое еще не ведает ни о каком Я; не Я, но тело хочет создавать вещи,
инструменты, игрушки, тело стремится быть "производящим". В познавательной
деятельности "дикаря" не найти никакого cognosco ergo sum (Познаю,
следовательно, существую (лат.). – Примеч. пер.) даже в столь еще наивной
форме, даже в такой еще незрелой концепции познающего субъекта. Я стихийно
выступает из расщепления наипервейших переживаний, насыщенных жизненной
силой наипервейших слов Я-воздействующее-на-Ты и Ты-воздействующее-на-Я
после субстантивации и гипостазирования причастия "воздействующее".
* * *
Главное различие между двумя основными словами в истории духа "примитивных"
народов выявляется в том, что уже в наипервейшем событии-отношении, основное
слово Я-Ты исходит от человека как бы естественным образом, еще не
оформившись, т. е. еще до того, как он осознал себя как Я, тогда как
основное слово Я-Оно может быть сказано только благодаря этому сознанию,
только через обособление Я.
Первое основное слово разъединяется на Я и Ты, но оно не возникло из их
соединения, оно старше Я; второе основное слово возникло из соединения Я и
Оно, оно младше Я.
Событие-отношение, в котором участвует "дикарь", включает в себя Я – в силу
его исключительности. Поскольку в этом событии-отношении в соответствии с
его сущностью участвуют в полноте их актуальности только два партнера,
человек и его пред-стоящее, поскольку мир в этом событии-отношении
становится двойственной системой, человек уже предчувствует в нем тот
космический пафос Я, хотя само это Я еще недоступно его уразумению.
Но Я еще не включено в естественную данность, которая перейдет в основное
слово Я-Оно, в приобретение опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом
себе. Эта естественная данность есть отделенность человеческого тела как
носителя ощущений от окружающего мира. Тело учится распознавать и отличать
себя в этой своей особости, но его самораспознавание остается в пределах
чистого сопоставления и поэтому не может усвоить скрытого характера Я в его
собственном качестве.
Но когда Я вышло из отношения и стало существовать в своей обособленности,
оно, удивительным образом разрежаясь и приобретая чисто функциональный
характер, погружается в естественную данность отделенности тела от
окружающего мира и пробуждает в ней Я в его собственном качестве. Только
теперь может осуществиться сознательный акт Я, первая форма основного слова
Я-Оно, опыта, которым поглощено Я, замкнутое на самом себе: выделившееся Я
объявляет себя носителем ощущений, а окружающий мир – их объектом.
Разумеется, этот процесс осуществляется не в "теоретико-познавательной"
форме, но в той, которая соответствует "примитивному" мироощущению; однако
же фраза "Я вижу дерево" сказана так, что она передает не отношение между
Я-человеком и Ты-деревом, но устанавливает факт восприятия дерева-объекта
сознанием человека и фраза эта уже установила границу между субъектом и
объектом; основное слово Я-Оно – слово разделения – сказано.
* * *
– Но тогда та возвышенная печаль нашей судьбы была с нами уже в самом начале
истории человеческого рода?
– Это так постольку, поскольку сознательная жизнь стала нашим достоянием в
самом начале нашей истории. Но сознательная жизнь человека лишь повторяет
бытие мирового целого как человеческое становление. Дух является во времени
как порождение, даже как побочный продукт природы, и, однако же, именно в
нем она вневременно пребывает.
Противоположность основных слов имеет много наименований в мирах и эпохах;
но в своей безымянной истине она внутренне присуща Творению.
* * *
– Итак, значит, ты веришь, что первобытные времена были раем для
человечества?
– Пусть они были адом, ибо, вне всякого сомнения, та эпоха, до которой
способна дойти моя мысль, следуя стезей истории, полна ярости и страха,
мучений и жестокости, но сказать о ней, что она была лишена
действительности, этого сказать о ней нельзя.
Те встречи, которые выпало пережить первобытному человеку, отнюдь не несли с
собой невинных радостей взаимного расположения; но уж лучше насилие над
реальным живым существом, чем призрачное попечение о безликих порядковых
числительных! От одного ведет путь к Богу, от другого – уводит в Ничто.
* * *
Жизнь "дикаря", даже при том условии, что она полностью раскроется нашему
пониманию, может служить нам только подобием жизни действительного
первобытного человека. Поэтому изучение его жизни позволит нам бросить лишь
беглый взгляд на то, как во времени осуществлялась взаимосвязь между двумя
основными словами. Куда более исчерпывающий ответ мы получим от ребенка.
Здесь нам со всей очевидностью открывается, что духовная реальность основных
слов рождается из природной: у основного слова Я-Ты ее источник – природная
взаимосвязь, у основного слова Я-Оно – присущая природе разделенность.
Жизнь ребенка до рождения есть чистая природная взаимосвязь,
взаимоперетекание, телесное взаимодействие; причем жизненный горизонт
существа, находящегося в процессе становления, уникальным образом внесен в
жизненный горизонт вынашивающего его существа и в то же время не может быть
внесен в него: ибо дитя покоится во чреве не только своей матери по плоти.
Эта связь охватывает весь мир, она обладает столь всеобщим характером, что
когда на языке еврейской мифологии говорится: "пребывая во чреве матери.
человек знает вселенную, рождаясь, он все забывает", то это затрагивает и
будит ожидание, словно не до конца разобранная надпись древнейших времен. И
эта связь остается запечатленной в человеке, как втайне лелеемый образ и
образец подлинной связи. Но его тоска вовсе не означает потребности
вернуться к той изначальной со-общности. как полагают те, кто в духе,
который они путают со своим интеллектом, видят паразита на теле природы.
Нет, в этой страстной тоске говорит стремление существа, в котором раскрылся
цветок духа, к связи со своим подлинным Ты, к связи, которая охватывает
целый мир.
Каждое человеческое дитя, как и все живое, находящееся в процессе
становления, покоится, во чреве Великой Матери – в лоне нерасчлененного,
неоформленного изначального мира. Обособившись от него, ребенок вступает в
личную жизнь, и, ускользая от нее лишь в ночные часы (а это случается с
любым из нас еженощно), мы вновь обретаем с ним связь. Обособление от него
не происходит резко и внезапно и не носит характер катастрофы, как при
телесном рождении, ребенку дается время на то, чтобы вместо утрачиваемой
природной связи с миром обрести духовную, т.е. отношение. Исторгнутый из
раскаленной тьмы хаоса, он явился на свет – холодный свет Творения, но он
еще не владеет Творением, он еще должен осуществить его про-изведение и
ввести его в действительность, он должен свой мир узреть, услышать,
прикоснуться к нему, выразить его. Во встрече творение дарует нам откровение
своей оформленности: оно не изольется в те чувства, которые ждут. но выйдет
навстречу тем чувствам, которые постигают и вмещают. То. что будет играть
роль привычного объекта в окружении человека ставшего, необходимо еще
терпеливо и в напряженном делании стяжать тому, кто пребывает в процессе
становления; ни одна вещь не есть составная часть некоего опыта, ничто не
раскрывается иначе как во взаимодействии силы пред-стоящего. Подобно
"дикарю", ребенок живет в промежутках между сном и сном (хотя и состояние
бодрствования по большей части тоже еще сон), в молниеносных вспышках и
отражениях встречи.
Изначальность стремления к отношению обнаруживается уже на самой ранней,
самой непросветленной ступени. Прежде чем может быть воспринято нечто
единичное, неосмысленный взгляд пытается пробиться сквозь пелену
пространства, прояснить его и что-то в нем обнаружить; а в те часы, когда
нет явной потребности в пище, руки, такие мягкие и нежные, словно их еще не
вылепили до конца, делают, казалось бы, бесцельные движения, пытаются что-то
схватить, тянутся навстречу чему-то неопределенному. Пусть эти действия
ребенка назовут проявлением животного начала, это ничего не даст нам для их
понимания. После долгих и неудачных попыток сосредоточить внимание на чем-то
одном, взгляд наконец остановится на красном узоре обоев и уже не оторвется
от него до тех пор, пока ему не откроется душа красного; рука, нащупавшая
плюшевого мишку, благодаря этому движению обретет свою чувственную форму и
назначение, и ребенку откроется незабываемое, переполняющее сердце ощущение
цельности тела. Здесь происходит не ознакомление с неким объектом.
посредством опыта, но со-общение – разумеется, лишь в его "фантазии" – с
живым Бездействующим пред-стоящим. (Однако это "фантазирование" никакое не
"всеобщее одушевление" окружающего, но инстинктивное побуждение все делать
своим Ты, инстинктивное побуждение ко всеотношению, и там, где это
стремление не встречает живое воздействующее пред-стоящее, но наталкивается
на его голое подобие или символ, оно дополняет живое воздействие, черпая из
своей собственной полноты.) Бессмысленно и настойчиво в пустом пространстве
еще раздаются отрывочные и бессвязные звуки; но однажды именно они
преобразятся в разговор: пусть собеседником будет кипящий чайник, но это
будет разговор. Многие движения, именуемые рефлексами, служат прочным
мастерком в созидании мира личности. Ошибочно полагать, будто ребенок
сначала воспринимает объект, а потом уже вступает с ним в отношение;
напротив, наипервейшее – это стремление к отношению, это рука, протянутая
навстречу пред-стоящему, которое как бы заполняет углубление ладони,
округленной в жесте приятия; второе же – это отношение к пред-стоящему,
бессловесный прообраз изречения Ты; овеществление же имеет место позже, при
расщеплении изначальных переживаний, при разделении связанных между собой
партнеров – тогда же, когда имеет место становление Я. В Начале – отношение:
как категория сущности, как готовность, вмещающая форма, модель души;
априори отношения; врожденное Ты.
Переживаемые отношения суть реализации врожденного Ты в том Ты, которое
обретено через встречу; то, что встреченное Ты может быть постигнуто как
пред-стоящее, воспринято в исключительности и, наконец, то, что к нему может
быть обращено основное слово, укоренено в априори отношения.
В инстинкте контакта (в побуждении сначала осязательно, а затем с помощью
органов зрения "прикоснуться" к другому существу) очень скоро сказывается
воздействие врожденного Ты, так что он все более явно подразумевает
взаимность, "нежность". Но и проявляющийся позднее инстинкт творчества
(побуждение к изготовлению вещей синтетическим либо, если это не выходит,
аналитическим путем – разлагая и разрывая) определяется воздействием
врожденного Ты, так что происходит "персонификация" созданного, возникает
"разговор". Развитие души в ребенке неразделимо связано с развитием
потребности в Ты, со сбывающимися и несбывающимися надеждами на утоление
этой изначальной жажды, с игрой его экспериментов и неподдельным трагизмом
его переживаний, когда он ощущает свою полную беспомощность. Если пытаться
объяснить эти феномены, исходя не из отношения к Ты, но ограничиваясь узкой
сферой опыта, то путь к их истинному пониманию будет отрезан и продолжить
его можно лишь тогда, когда при рассмотрении и обсуждении этих феноменов
будут памятовать об их космически-метакосмическом источнике: рождение из
того нерасчлененного, неоформленного изначального мира, из которого уже
вышел в мир. индивид, облеченный плотью, но пока не владеющий собственным
телом, не актуализированный, еще не сущность, которая разовьется в нем лишь
постепенно, через вхождение в отношения.
* * *
Становясь Ты, человек становится Я. Пред-стоящее приходит и уходит,
события-отношения сгущаются и рассеиваются, и в этом чередовании с каждым
разом все сильнее и сильнее выявляется сознание неизменного партнера,
сознание Я. Правда, пока еще оно представляется вплетенным в ткань
отношения, в отношении к Ты, как становящееся постигаемым то, что движется к
Ты, но не есть Ты и что все сильнее и сильнее пробивается к нему, пока
связующие узы не разорвутся и обособленное Я не пред-станет на мгновение
перед самим собой, как перед неким Ты, чтобы тотчас овладеть собой и впредь
входить в отношения, обладая сознанием своей обособленности.
Лишь теперь может составиться другое основное слово. Ибо хотя Ты этого
отношения все больше бледнело, это Ты из-за этого все же не становилось Оно
для некоего Я, не делалось объектом восприятия и опыта, лишенных связности,
каковым объектом оно отныне обречено становиться, но становилось как бы Оно
для себя, поначалу незамеченным и ждущим возрождения в новом
событии-отношении. И пусть вещество плоти, вызревающее в живое тело,
выделяло себя из окружающего мира как носителя своих ощущений и исполнителя
побуждений, но выделяло лишь в процессе последовательных актов
самоориентации в мире, а не в абсолютном размежевании Я и объекта. Теперь же
выступает обособленное, преображенное Я: субстанциальная полнота сжимается в
функциональную точечность извлекающего опыт и многообразно использующего
предметный мир субъекта, Я подходит ко всей совокупности "Оно для себя",
овладевает ею и вместе с ней составляет другое основное слово. Тот, кто
обрел Я в его собственном качестве и говорит основное слово Я-Оно, ставит
себя перед вещами, однако не становится в отношении к ним пред-стоящим в
потоке взаимодействия; склоняясь с объективирующей лупой пристального
наблюдения над единичными вещами в их отделенности либо упорядочивая их в
искусственное единство театральных декораций на сцене, как бы рассматривая
их в некий объективирующий бинокль стороннего взгляда, охватывающего
перспективу, он изолирует их в своем наблюдении, не чувствуя их
исключительности, или же сочетает, не ощущая всемирной связи, – первое он
мог найти лишь в отношении, второе – лишь благодаря отношению. Только теперь
он приобретает опытное знание о вещах как о суммах свойств; правда, каждое
переживание-отношение оставляло в его памяти свойства, которые он связывал с
запечатлевшимся в ней Ты, но лишь теперь вещи выстраиваются из свойств;
черпая лишь из памяти отношения, человек образно, или поэтично, или с
помощью мышления, соответственно тому, что ему ближе, дополняет субстанцию –
то ядро, что столь могущественно, объемля собой все свойства, открывалось в
Ты. И лишь теперь он помещает вещи в причинно-пространственно-временную
взаимосвязь, лишь теперь каждой из них уделено свое место, свой срок, каждая
обретает свою меру, свою обусловленность. Хотя Ты и является в пространстве,
но в пространстве исключительного в-отношении-пред-стоящего, в котором все
остальное может быть лишь фоном, из которого Ты выступает, но не может быть
его границей или мерой; Ты является во времени, но во времени в себе
протекающего процесса, который проживается не как звено некой непрерывной и
строго организованной последовательности, но в некоем особом "длении", чье
чисто интенсивное измерение определимо лишь из него самого; Ты является
одновременно как действующее и как восприемлющее воздействие, но не
включенное в цепь причинности, а в своем взаимодействии с Я выступающее как
начало и конец происходящего. Вот что входит в основную истину человеческого
мира: только Оно может быть упорядочено. Лишь прекращая быть нашим Ты и
становясь нашим Оно, вещи поддаются координации. Ты не знает никакой системы
координат.
Однако теперь ко всему вышесказанному необходимо добавить то, без чего эта
частица основной истины пребудет лишь никчемным фрагментом: упорядоченный
мир не есть мировой порядок. Бывают мгновения несказанной глубины, в которых
мировой порядок созерцается как присутствие настоящего. Тогда мы ловим на
лету мгновение звука, а его неразборчивая нотная запись есть упорядоченный
мир. Мгновения эти бессмертны, и они же преходящи: после них не остается
никакого содержания, которое можно было бы сохранить, но сила их входит в
созидание и познание человека, лучи ее вторгаются в упорядоченный мир и
расплавляют его вновь и вновь. Так в истории отдельного человека, так в
истории рода.
* * *
Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним.
Человек воспринимает то, что есть в окружающем мире, – просто вещи и
существа как вещи, он воспринимает то, что происходит в окружающем мире, –
просто процессы и действия как процессы, вещи, составленные из свойств,
процессы, состоящие из моментов, вещи в пространственной, процессы – во
временной сети мира, вещи и процессы, ограниченные другими вещами и
процессами, ими измеряемые, с ними сравнимые, упорядоченный мир,
расчлененный мир. Этот мир в известной степени надежен, он обладает
плотностью и длительностью, гармоничное сочетание частей в его ансамбле
доступно обозрению и обладает наглядностью, его воспроизводят, закрыв глаза,
и проверяют с открытыми; вот он, здесь, ты можешь чувствовать его близость
всей поверхностью своего тела, если ты ощущаешь именно так; или же он
притаился в твоей душе, если такое представление тебе ближе; ведь это твой
объект, он остается им по твоей милости, он остается тебе изначально чуждым,
как внутри тебя, так и вовне. Воспринимая его, ты принимаешь его истинно
таким, каким он тебе представляется, ты принимаешь его за "истину", и он
позволяет тебе принимать себя, но он не дается тебе. Лишь относительно
такого мира ты можешь "прийти к пониманию" с другими людьми; несмотря на то
что каждый представляет его по-разному, он готов быть вам общим объектом, но
встретить в нем других ты не можешь. Без него тебе не выстоять в жизни, его
надежность поддерживает тебя; но если ты в этом мире умрешь, ты будешь
погребен в Ничто.
Или же человек встречает Бытие и Становление как свое пред-стоящее, всегда
только как одну-единственную сущность и всякую вещь только как
сущность; то, что здесь есть, раскрывается ему в происходящем, а то, что
здесь происходит, дается ему как Бытие; только это одно есть присутствующее,
а оно охватывает весь мир; мера и сравнение – исчезли; сколько неизмеримого
станет для тебя действительностью – зависит от тебя. Встречи не складываются
в упорядоченный мир, но для тебя каждая встреча – знак мирового порядка. Они
не связаны друг с другом, но каждая из них служит тебе ручательством твоей
связи с миром. Мир, являющийся перед тобой таким, – ненадежен, ибо он всегда
нов для тебя; он не обладает плотностью, ибо все в нем пронизывает все; он
лишен длительности, ибо он приходит незваным и исчезает, когда его пытаются
удержать; он необозрим: если ты захочешь сделать его обозримым, ты потеряешь
его. Он приходит, и приходит с тем, чтобы уловить тебя; если он не доберется
до тебя, если он не встретит тебя, он исчезает; но он возвращается,
возвращается преображенным. Он не вне тебя, он касается самой основы твоей,
и, сказав "душа души моей", ты скажешь не слишком много, но берегись, если
захочешь вложить его в душу свою – ибо так ты уничтожишь его. Он – твое
настоящее: лишь обладая им, обладаешь ты настоящим; и ты можешь сделать его
своим объектом, узнавать посредством опыта и использовать, ты должен вновь и
вновь делать это, и вот никакого настоящего уже нет у тебя. Между тобой и
настоящим – обоюдность даяния; ты говоришь ему Ты и предаешься ему, оно
говорит тебе Ты и предается тебе. Относительно такого мира ты не можешь
прийти к пониманию с другими, с ним ты один на один; но он учит тебя
встречать других и уметь устоять во встрече; и он ведет тебя, через милость
своих приходов и через печаль расставаний, к тому Ты, в котором линии
отношений, параллельные, пересекаются. Он не помогает тебе удержаться в
жизни, он лишь помогает тебе обрести предчувствие вечности.
* * *
Мир Оно обладает связностью в пространстве и времени.
Мир Ты не имеет никакой связности в пространстве и времени.
Отдельное Ты должно стать Оно, когда отношение исчерпано.
Отдельное Оно может через вхождение в действительность отношения
стать Ты.
Вот два основных преимущества мира Оно. Они побуждают человека смотреть на
мир Оно как на такой мир, в котором приходится жить и в котором вполне можно
жить, ибо он обеспечивает острыми и волнующими переживаниями, знаниями,
деятельностью. В этой летописи, фиксирующей зримое, конкретное и полезное,
моменты Ты кажутся диковинными лирикодраматическими эпизодами, пусть не
лишенными соблазнов волшебства, но увлекающими к опасным крайностям,
ослабляющими проверенные связи, оставляющими после себя больше вопросов, чем
удовлетворенности ответами, угрожающими нашей безопасности, даже ужасающими,
но ничем не заменимыми. Ибо, если в этих моментах нельзя жить и приходится
возвращаться в "мир", к чему покидать его? Почему бы не призвать к порядку
выступающее в пред-стоянии по отношению к нам и не вернуть его назад, в
объектность? И если порой невозможно не говорить Ты. обращаясь к отцу, жене,
другу, почему бы, говоря Ты, не подразумевать Оно? Произнести слово "ты"
органами речи и вымолвить ужасающее основное слово совсем не одно и то же;
даже прошептать душой влюбленное "ты" вполне безопасно, коль скоро имеется в
виду одно: приобретение опыта и использование.
Невозможно жить в чистом настоящем: не будь предусмотрено его преодоление,
быстрое и основательное, оно изничтожило бы человека. Но можно жить в чистом
прошлом, собственно, только в нем и возможно устроение жизни. Надо лишь
заполнить каждое мгновение опытом и использованием, и оно перестанет жечь.
Внемли же, что я поведаю тебе со всей ответственностью истины: человек не
может жить без Оно. Но тот, кто живет лишь с Оно, тот не человек.
|
|
|
Домой 
Новости 
Книги
Словарь
Связь
Поиск