|
|
|
стр. 3
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Несмотря на все различия, между историей индивида
и историей рода существует по крайней мере одно определенное сходство:
они свидетельствуют о неуклонном росте мира Оно.
В этом склонны сомневаться, когда речь заходит об истории рода:
ссылаются на то, что для развития сменяющих друг друга культур
характерна начальная стадия примитивности, которая имеет разные оттенки,
но всегда строится на аналогичных началах и располагает довольно
небольшим миром объектов; исходя из этого, утверждают, что жизни
индивида соответствует жизнь отдельной культуры, а не жизнь рода. Но,
оставив в стороне по видимости изолированные друг от друга культуры, мы
обнаружим, что те культуры, которые находились под влиянием других, в
определенную эпоху, уже не раннюю, но предшествующую периоду высшего
расцвета, заимствуют их мир Оно, иногда непосредственно усваивая его у
современной им культуры, как греки у египтян, иногда посредством
обращения к культуре прошлого, как западная христианская культура у
древних греков. Культуры расширяют свой мир Оно не только благодаря
собственному опыту, но также впитывая посторонние влияния, и тогда в
возросшем мире Оно происходит решающее расширение – усвоенное как бы
открывается заново. (Оставим пока что без внимания огромный вклад,
сделанный миром Ты, его деяния и прозрения.) Таким образом, у каждой
культуры в целом мир Оно гораздо полнее, чем у предшествующей, и,
несмотря на случающиеся порой остановки в их развитии и периоды спада, в
истории прослеживается неуклонный рост мира Оно. Здесь не столь
существенно, что будет более характерно для "картины мира" той или иной
культуры – конечность или так называемая бесконечность, а точнее,
неконечность. "Конечный" мир может содержать гораздо больше составных
частей, вещей и процессов, нежели "бесконечный". Не следует также
забывать, что сравнению подлежит не только полнота знаний о природе, но
и уровень социальной дифференциации и технических достижений, ибо
благодаря последним расширяется мир объектов.
Основное отношение человека к миру Оно включает опыт, который постоянно
создает этот мир, и использование, обеспечивающее мир Оно многообразными
целями, каковыми являются сохранение, облегчение и оснащение
человеческой жизни. С ростом мира Оно должна расти также и человеческая
способность к его постижению на опыте и к использованию. У индивида все
больше возможностей для замены непосредственного опыта опосредованным,
"приобретением знаний", а также для того, чтобы свести использование к
специализированному "применению". Однако названная способность должна от
поколения к поколению постоянно совершенствоваться. Именно это чаще
всего имеют в виду, когда говорят о постоянном развитии духовной жизни.
Причем совершенно очевидно, что эти слова погрешают против духа, ибо
пресловутая "духовная жизнь" зачастую является препятствием для жизни в
духе и в лучшем случае материей, которая в нем, покоренная и
оформленная, должна исчезнуть. Это – препятствие, ибо совершенствование
способности к приобретению опыта и к использованию обычно достигается
через ослабление силы отношения, силы, единственно благодаря которой
человек может жить в духе.
* * *
Дух в его обнаружении через человека есть ответ человека своему Ты.
Человек пользуется разными языками – языком речи, искусства, действия,
дух же один: ответ являющемуся из тайны и обращающемуся к нам Ты. Дух
есть слово. И подобно тому как устная речь сначала оформляется в слове в
мозгу человека, затем озвучивается в его гортани, хотя то и другое суть
лишь своего рода рефракция истинного процесса, ибо поистине речь не
заложена в человеке, но человек пребывает в речи и говорит из нее, – так
всякое слово, так всякий дух. Дух не в Я, он между Я и Ты. Будет
неверным уподобить Дух крови, что струится в тебе, он – как воздух,
которым ты дышишь. Человек живет в духе, если он может ответить своему
Ты. Он это может, когда он вступает в отношение всем своим существом.
Единственно благодаря своей силе отношения человек может жить в духе.
Однако здесь сильнее всего являет свою власть судьба процесса отношения.
Чем сильнее ответ, тем сильнее он связывает Ты, превращает ею в объект.
Лишь безмолвие, обращенное к Ты, лишь молчание всех языков, безмолвное
ожидание в неоформленном, в неразделенном, в доязыковом слове оставляет
Ты свободным, пребывает с ним в потаенности, там, где Дух не
обнаруживает себя, но присутствует. Всякий ответ вплетает Ты в мир Оно.
В этом – печаль человека и в этом – его величие. Ибо так среди живущих
рождается знание, творчество, образ и образец.
Но превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено
предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и
вновь. Вновь и вновь – так положено было в час Духа, когда он вложил
себя в человека и зародил в нем ответ – объектное должно воспламеняться,
преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло,
должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее.
Исполнение этого предназначения и этого смысла срывает тот, кого вполне
устраивает мир Оно как такой мир, который следует узнавать из опыта и
использовать, и теперь, вместо того чтобы разрешить связанное и
переплетенное с миром Оно, этот человек не дает ему подняться из него;
вместо того, чтобы узреть его, он его наблюдает, вместо того чтобы
воспринять, он его утилизирует.
Познание: в созерцании пред-стоящего познающему раскрывается сущность.
То, что он в своем созерцании видел присутствующим, он, несомненно,
должен будет рассматривать как объект, сравнивать его с другими
объектами, помещать его в ряд этих объектов, объективно описывать и
расчленять его; лишь как Оно это может войти в состав знания. Но в
созерцании оно было не вещью среди вещей, не процессом среди процессов,
но исключительно присутствующим. Не в законе, который впоследствии
выводят из явления, но в самом явлении обнаруживает себя сущность. То,
что при этом мыслится всеобщее, есть лишь разматывание подобного клубку
события, ибо созерцалось оно в особенном, в пред-стоящем. А теперь оно
заключено в Оно-форму познания, которое осуществляется посредством
понятий. Тот, кто вызволит его из этого заключения и, созерцая, вновь
узрит присутствующим, тот исполнит смысл акта познания как того, что
между людьми есть действительное и действующее. Но возможен и такой
подход к познанию, когда устанавливают: "Значит, так, вещь называется
так-то, свойства ее такие-то, ее место здесь". При таком подходе к
познанию то, что стало Оно, так им и остается, узнается из опыта и
используется как Оно, применяется с целью "ориентации" в мире, а затем и
для того, чтобы "завоевать" мир.
Так же и в искусстве: в созерцании пред-стоящего художнику раскрывается
образ. Он превращает его в некое образование. Это образование находится
не в мире богов, но в этом великом мире людей. Разумеется, оно "здесь",
даже если ни один человек не остановит на нем свой взгляд; но оно спит.
Китайский поэт повествует о том, как люди не пожелали слушать песню,
которую он играл на своей нефритовой флейте; тогда он сыграл ее для
богов, и те приклонили ухо свое; с тех пор и люди прислушиваются к ней:
итак, поэт покинул богов и ушел к тем, без кого это образование обойтись
не может. Оно ждет встречи с человеком, высматривая его, как во сне,
ждет, что он снимет заклятие и охватит образ на один безвременный миг. И
вот человек приходит и узнает из опыта то, что должно узнать из опыта:
так-то оно сделано, или: в нем выражено то-то, или: таковы его качества;
и, вдобавок ко всему, какое место оно занимает по сравнению с другими.
Это не значит, что рассудок, занятый эстетическими или научными
изысканиями, не нужен: но задача его в том, чтобы точно выполнять свою
работу и погружаться в сверхрассудочную, охватывающую рассудочное истину
отношения.
И в-третьих: над духом познания и духом искусства возвышается – ибо
здесь преходящий плотский человек уже не нуждается в том, чтобы
навязывать свой образ более долговечному, чем он, веществу, но,
превосходя срок жизни последнего, сам как образ восходит, овеянный
упоительной музыкой своей живой речи, на звездном небе Духа, –
возвышается чистое воздействие, деятельность без произвола. Здесь
являлось человеку Ты из глубочайшей тайны, обращалось к нему с речью из
мрака, и он откликался жизнью своей. Здесь Слово раз за разом
становилось жизнью, и эта жизнь, исполняла ли она закон, или же нарушала
его – и то и другое в свое время бывает необходимо, дабы не умер на
земле Дух, – эта жизнь есть учение. Так стоит она перед потомками,
готовая учить их не тому, что есть, и не тому, что должно быть, но тому,
как жить в Духе, пред лицом Ты. И это означает, что она во всякое время
готова сама стать для них Ты и открыть им мир Ты; нет, не так: она не
готова, она всегда приходит к ним и их касается. Они же, утратив охоту и
способность к живому общению, стали опытными и сведущими: личность они
заключили в историю, а речь личности заточили в библиотеки; исполнение
закона либо его нарушение – не важно, что именно, – они кодифицировали;
они не скупятся на почитание и даже на поклонение, обильно сдобренное
психологией, как и подобает современному человеку. О одинокий лик,
словно звезда сияющий во мраке, о живой перст на бесчувственном челе, о
затихающие шаги!
* * *
Развитие функциональной способности к приобретению опыта и к
использованию обычно достигается через ослабление человеческой силы
отношения.
Тому, кто препарирует дух, превращая его в средство наслаждения, есть ли
дело до существ, живущих рядом с ним?
Подчиняясь основному слову разделения, которое создает дистанцию между Я
и Оно, он делит свою жизнь среди людей, которые его окружают, на две
аккуратно очерченные сферы: социальные институты и чувства, сферу Оно и
сферу Я.
Институты – это то, что "вовне": там человек преследует всевозможные
цели, работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится
предпринимателем и конкурирует с другими, организует, хозяйствует,
служит, проповедует. Это до некоторой степени упорядоченная и
более-менее согласованная структура, где дела идут своим ходом благодаря
разносторонним усилиям человеческих мускулов и мозга.
Чувства – это то, что "внутри": здесь человек живет и отдыхает от своей
деятельности в институтах. Здесь заинтересованному взгляду предстанет
целый спектр эмоций; человек потакает своим симпатиям и антипатиям,
предается удовольствиям, а также страданиям, стараясь в последнем не
заходить чересчур далеко. Здесь он у себя дома и может расслабиться в
кресле-качалке.
Институты – это сложный форум, чувства же – своеобразный будуар, где
никогда нет недостатка в развлечениях.
Разумеется, это разграничение постоянно подвергается опасности, ибо
чувства дерзко вторгаются в наши важнейшие институты, однако при желании
эту границу легко восстановить.
Труднее всего провести разграничение в сфере так называемой личной
жизни. Например, в браке это делается далеко не сразу и не вдруг, но в
конце концов все встает на свои места. Как нельзя более успешно
разграничение осуществляется в сфере общественной жизни: стоит обратить
внимание на то, как в век политических партий, а также группировок,
считающих себя надпартийными, и их "движений" громогласные конференции
безукоризненно чередуются с ползучими формами повседневной деятельности:
либо механически-равномерной, либо органически-небрежной.
Отделенное Оно институтов – это Голем, а отделенное Я чувств – беспечно
порхающая птица души. Они не знают человека; одно – только образец,
другое – только "объект", им неведомы ни личность, ни общность. Они не
знают настоящего: институты, даже самые современные, знают лишь
застывшее прошлое, завершившееся бытие, чувства, даже самые сильные и
продолжительные, знают лишь мимолетное мгновение, незавершенное бытие. У
них нет доступа к действительной жизни. Институты не образуют
общественную жизнь, чувства – личную.
Институты не образуют общественную жизнь, и все больше людей с
огорчением ощущают это; здесь зарождается необходимость нашей эпохи,
необходимость, ищущая выхода. Лишь немногие поняли, что чувства не
образуют личную жизнь, хотя, казалось бы, именно в них должно обитать
самое личное. И если уж кто умеет, как современный человек, заниматься
лишь собственными чувствами, то даже отчаяние по поводу их неподлинности
не вразумит его, ибо отчаяние – тоже чувство, и чувство весьма
интересное.
Люди, страдающие оттого, что институты не образуют общественной жизни,
изыскали средство, чтобы с помощью чувств "оживить", или расплавить, или
взорвать институты, обновить их введением "свободы чувства". Если
государство механически соединяет граждан, которые по сути чужды друг
другу, не создавая со-общности и не способствуя ее установлению, то его
следует заменить общиной любви. Считается, будто такая община непременно
возникает, когда люди собираются вместе, побуждаемые свободным, бьющим
через край чувством, желая жить сообща. Но это далеко не так. Настоящая
община возникает не вследствие того, что люди питают чувства друг к
другу (хотя, разумеется, без них тоже не обойтись), а благодаря наличию
двух моментов: необходимо, чтобы все пребывали в живом взаимном
отношении к единому живому средоточию, и необходимо, чтобы все пребывали
в живом взаимном отношении друг к другу. Второе вытекает из первого, но
еще не дано вместе с ним. Живое взаимное отношение включает чувства, но
не порождается чувствами. Община строится в живом взаимном отношении, но
ее строитель – это живое действующее средоточие.
Институты так называемой личной жизни также не обновить свободным
чувством (хотя, разумеется, оно тоже необходимо). Институт брака никогда
не обновить на каких-либо иных началах, минуя извечную основу истинного
брака, ядро которого в том, что двое людей открывают друг другу Ты. Ты,
которое не есть Я ни одного из них, строит из этого брак. Это
метафизический и метапсихический факт любви, и чувства лишь сопровождают
его. Желающие обновления брака на другой основе по сути не отличаются от
тех, кто хочет упразднить его: и те и другие заявляют, что они уже не
знают факта любви. Действительно, если взять эротику, о которой сейчас
столько говорят, и вычесть из нее все, что связано с таким
индивидуальным Я, которое замкнуто на самом себе, т. е. вычесть всякое
отношение, в котором один человек лишен присутствия в настоящем для
другого и не является для него настоящим, но оба лишь используют друг
друга для получения удовольствия, то что останется?
Истинная общественная и истинная личная жизнь – это два образа связи.
Для их становления и существования необходимы чувства, изменяющееся
содержание, и необходимы институты, постоянная форма; однако и в
совокупности они еще не дают человеческой жизни, которая создается
третьим – центральным присутствием Ты, или, вернее, воспринятым в
настоящем центральным Ты.
* * *
Основное слово Я-Оно не причастно злу, как и материя не причастна злу.
Основное слово Я-Оно причастно злу, как и материя, когда она претендует
на то, что она есть само бытие. И когда человек попустительствует этому,
постоянно разрастающийся мир Оно подавляет его, собственное Я теряет для
него действительность, пока наконец удушливый кошмар, нависший над ним,
и призрак в нем не поведают тайно друг другу о своей неизбавленности.
* * *
– Но разве не с необходимостью общественная жизнь современного человека
погружена в мир Оно? Две сферы этой жизни, хозяйственная и
государственная, в их настоящем объеме и настоящем развитии – мыслимы ли
они на какой-либо иной основе, нежели сознательный отказ от всякой
"непосредственности", непоколебимое и решительное отклонение всякой
"чужой" инстанции, которая возникла вне самой этой сферы? И если здесь
правит Я, приобретающее опыт и использующее в экономике товары и
достижения, в политике – мнения и устремления, разве не его
неограниченному господству обязана своим существованием прочная и
разветвленная структура великих "объективных" образований в этих двух
сферах? И разве статуарное величие ведущего государственного деятеля,
ведущего хозяйственного руководителя, не связано именно с тем, что он
видит в людях, с которыми имеет дело, не носителей Ты, недоступного
опыту, но рассматривает их как средоточия продуктивной силы и
устремлений, в силу чего эти люди со свойственными им способностями
должны быть учтены и соответствующим образом использованы? Разве не
обрушился бы на него его мир, если бы он, вместо того чтобы складывать
Он + Он + Он в Оно, попытался получить сумму Ты и Ты и Ты, которая
никогда не будет ничем иным, как снова Ты? Разве не значило бы это
променять формирующее мастерство на кустарный дилетантизм, а светлый,
могучий разум – на туманную мечтательность? И если мы переведем взгляд с
руководящих на руководимых, разве сам ход развития и совершенствования
того способа работы и обладания, которые характерны для современности,
не искоренил почти совершенно всякий след жизни, в которой
осуществляется пред-стояние, всякий след наполненного смыслом отношения?
Было бы абсурдным желать повернуть вспять этот процесс, а если бы это
абсурдное желание осуществилось, то чудовищный в своей точности
гигантский аппарат этой цивилизации был бы тотчас разрушен, но только он
один делает возможной жизнь чудовищно разросшегося человечества.
– Говорящий, речи твои запоздали. Только что ты мог еще верить своим
словам, сейчас ты уже не сможешь им верить. Ибо мгновение назад ты, как
и я, увидел, что государством уже не управляют; кочегары еще
подбрасывают уголь, но те, кто стоят у руля, лишь делают вид, что они
управляют бешено мчащимися машинами. И в тот самый миг, когда ты
говоришь мне все это, тебе, как и мне, слышен непривычный гул, который
начинают издавать рычаги управления экономикой; мастера снисходительно
улыбаются тебе, но в их сердцах обитает смерть. Они объясняют тебе, что
они приспособили действие аппарата к современным условиям, но ты
замечаешь, что отныне они могут разве что сами приспосабливаться к нему,
пока он еще позволяет им это. Их ораторы поучают тебя, что экономика
вступает в права наследства, которое ей передает государство; ты же
знаешь, что наследовать нечего, кроме тирании буйно разрастающегося Оно,
под игом которой Я, все менее способное овладеть ситуацией, все еще мнит
себя повелителем. Общественная жизнь человека столь же мало, как и он
сам, может обойтись без мира Оно, над которым присутствие Ты носится,
как Дух над водами*. Воля человека к извлечению пользы и воля к власти
действуют естественно и закономерно, коль скоро они смыкаются с волей к
отношению, пока она является их носителем. Нет злых устремлений, пока
они не отрываются от сущности; устремление, которое смыкается с
сущностью и ею определяется, есть плазма общественной жизни, но,
обособленное от сущности, оно есть ее разложение. Хозяйственная сфера –
ограниченное пространство, в котором обитает воля к извлечению пользы, и
государственная, в рамках которой обитает воля к власти, до тех пор
причастны жизни, пока они причастны Духу. Отрекаясь от него, они
отрекаются от жизни: ей, разумеется, нужно время на то, чтобы завершить
свое дело; и еще довольно долго кому-то может казаться, что он видит,
как движется некое образование, хотя там давно уже бешено вращается
зубчатая передача. И введение какой-то доли непосредственности на деле
здесь ничем уже не поможет: расшатывание плотно пригнанного каркаса
хозяйства или государства в попытке придать некоторую гибкость его
соединительным звеньям не может перевесить того, что ни экономика, ни
государство более не находятся под верховенством Духа, изрекающего Ты;
никакое возбуждение периферии не может послужить заменой живого
отношения к центру. Образования общественной жизни человека черпают свою
жизненную силу из полноты силы отношения, которая пронизывает их органы,
а свою телесную форму – из связности этой силы в Духе. Повинующийся духу
человек, чья деятельность заключена в сфере хозяйства или государства, –
не дилетант; он хорошо знает, что не может выйти навстречу тем людям, с
которыми ему приходится иметь дело, просто как к носителям Ты – это
разрушило бы все созданное им; и все же он отваживается на это, правда,
лишь до той границы, которая внушена ему Духом; и дух внушает ему эти
границы; и этот риск, это дерзновение, которое взорвало бы изолированное
образование, увенчивается успехом в том, над которым носится присутствие
Ты. Он не фантазирует: он служит истине, которая, будучи сверхразумной,
не изгоняет разум, но держит его при себе. В общественной жизни он
делает то же, что делает в личной жизни человек, сознающий себя
неспособным прямо претворить в действительность Ты, и все же вседневно
подтверждает его в мире Оно – по закону и мере этого дня, ежедневно
проводя заново границу, обнаруживая ее. Точно так же работу и обладание
не освободить, исходя из них самих, но только из Духа; только из его
присутствия может излиться значение и радость всякой работы, а во всякое
обладание – благоговение и жертвенная сила: излиться не до краев, но
quantum satis (Сколько потребуется; достаточное количество (лат.). –
Примеч. пер.), – может все выработанное и все одержимое обладанием,
оставаясь плененным миром Оно, все же преобразиться и стать
пред-стоящим, стать представляющим изображением Ты. Здесь нет никакого
Назад-вспять, а есть даже в минуту глубочайшего бедствия – и, пожалуй,
именно тогда – прежде непредвиденное Через-это-вперед.
Управляет ли государство экономикой или экономика наделяет полномочиями
государство, не важно, коль скоро обе эти сферы не преображены. Будет ли
в государственных институтах больше свободы, а в хозяйственных – больше
справедливости, важно, но не для вопроса о действительной жизни, который
здесь ставится; свободными и справедливыми они не могут стать сами по
себе. Остается ли живым и действительным Дух, изрекающий Ты и
откликающийся; будет ли влияние, исшедшее от Духа в общественную жизнь
человека, в дальнейшем подчинено государственной и хозяйственной сферам
или же будет действовать самостоятельно; то влияние Духа, которое еще
удерживается в личной жизни человека, растворится ли оно вновь в
общественной жизни – вот что имеет решающее значение. Разумеется, мы не
добьемся этого разделением общественной жизни на независимые области, к
одной из которых принадлежала бы также "духовная жизнь"; провести такое
разделение – значит окончательно подчинить тирании те сферы, которые
погружены в мир Оно, а Дух – полностью лишить действительности, ибо,
будучи самостоятельно действующим в жизни, Дух никогда не пребывает "в
себе", но в мире, действуя своей силой, пронизывающей мир Оно и его
преображающей. Дух есть истинно "у себя", когда он может выйти навстречу
миру, который открыт ему, предаться ему, избавить его и в нем – себя.
Распыленная, ослабленная, выродившаяся, пронизанная противоречиями
духовность, которая сегодня является представителем Духа, сможет это
лишь тогда, когда она вновь дорастет до сущности Духа – до способности
говорить Ты.
|
|
|
Домой 
Новости
Книги
Словарь
Связь
Поиск