Клайв Льюис

Кружной путь или блуждания паломника

Реальность.ru / Книги / Клайв Льюис / Кружной путь или блуждания паломника

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

КНИГА ШЕСТАЯ

К СЕВЕРУ ОТ УЩЕЛЬЯ

Я не стану восхищаться преизбытком, одной добродетели,
пока не увижу рядом с нею преизбытка другой, противоположной.
Человек велик не тогда, когда стоит на краю, но тогда,
когда касается обеих бездн и всего, что лежит между ними.

Паскаль

Высокомерие – одна из простейших защитных реакций.

Ричардо

ГЛАВА 1

Первые шаги к Северу

– По дороге идти незачем, – сказал Виртус. – Надо исследовать вон те скалы.

– Простите, сэр, – сказал Труд. – Я знаю этот край, заходил туда миль на тридцать. Пока что можно идти по дороге.

– Откуда вы знаете? – спросил Виртус.

– Ах, сэр, – отвечал Труд, – я часто пытался перейти Ущелье, особенно в молодые годы.

-– Конечно, пойдем по дороге, – сказал Джон.

– А мне представляется, – возразил Виртус, – что перейти можно именно там, на крайнем Севере. В конце концов, переплывем пролив на лодке.

Они пошли по совсем уж безотрадным тропам, через камни и пустоши. Вскоре им стало трудно идти и трудно дышать, и они поняли, что путь их медленно поднимается вверх. Здесь почти ничего не росло – кустик, пучок чахлых трав, а так все мох да камень, и ступали они по камням. Серое небо нависло над ними, птиц не было, а холод стоял такой, что они не могли остановиться, сразу замерзали.

Виртус шел ровным шагом, Труд – тоже, но на почтительном расстоянии, а Джон натер ногу и хромал. Долго думал он, под каким предлогом остановиться и, наконец, сказал просто:

– Друзья мои, идти я больше не могу.

– Ты должен, – сказал Виртус.

– Мы вам поможем, сэр, – сказал Труд. – Не привыкли вы, силы нету.

И они подхватили его под руки, и вели много часов, и к вечеру услышали крики чаек, и Виртус воскликнул:

– Мы у берега!

– Еще далеко, сэр, – сказал Труд. – Чайки залетают от моря миль на тридцать, когда плохая погода.

И они еще долго шли, и серое небо стало черным, и они увидели хижину, и постучались в двери.

ГЛАВА 2

Три Бледных Брата

Войдя в дом, они увидели трех молодых людей, очень худых и бледных, которые сидели у печки. Потолок был низкий. У одной стены стояла скамья, застланная мешковиной.

– Мы не богаты, – сказал один из бледных людей, – но я управитель, и долг велит мне разделить с вами трапезу.

Звали его Угл.

– Убеждения не позволяют мне повторить слова моего друга, – сказал другой. – Я выше заблуждений, называемых гостеприимством и жалостью.

Его звали Классикус.

– Надеюсь, – сказал третий, – вы бродите по пустынным местам не потому, что заражены романтикой.

Он назывался Гумани.

Джон слишком устал, чтобы ответить, Труд не посмел бы, но Виртус сказал Углу:

– Вы очень добры.

– Я ничуть не добр, – сказал Угл. – Я делаю то, что должен делать. Моя этическая система зиждется на догме, а не на чувстве.

– Прекрасно вас понимаю, – сказал Виртус.

– Неужели вы из наших? – воскликнул Угл. Неужели вы схоласт и богослов?

– Простите, – сказал Виртус, – в таких делах я не разбираюсь, но знаю, что правилу надо следовать, ибо это – правило, а не потому, что мне так угодно.

– Да, вы не из наших, – сказал Угл, – и вы, конечно, погибнете. Языческие добродетели – лишь блестящие пороки. Приступим к трапезе.

И мне приснилось, что бледные люди вынули три банки мясных консервов и шесть галет. Угл поделился с гостями своей порцией. Каждому досталось очень мало, но все же Джон и Труд что-то съели, ибо Виртус и Угл наперебой уступали им свою еду.

– Пища наша проста, – сказал Классикус, – и придется не по вкусу тем, кто изощрил свою чувственность в южных краях. Но оцените совершенство формы. Банки – безупречный куб, галеты – квадрат.

– Надеюсь, – сказал Гумани, – вы заметили, что мы не употребляем старых, романтических приправ.

– Заметили, – сказал Джон.

– Все лучше редиски, – сказал Труд.

– Вы здесь живете, господа? – спросил Виртус.

– Да, – отвечал Гумани. – Мы основали общину. Народу у нас мало, пищи тоже, но когда мы возделаем эту землю, всего будет достаточно, конечно, для умеренных людей.

– Это прекрасно! – сказал Виртус. – Каковы же ваши принципы?

– Вера, гуманизм, классицизм, – сказали хором бледные люди.

– Вера! Значит вы – управители?

– Ни в коей мере! – вскричали Гумани и Классикус.

– Но вы верите в Хозяина?

– Меня эта проблема не занимает, – сказал Классикус.

Я же, – сказал Гумани, – знаю точно, что Хозяин просто миф.

– А я, – сказал Угл, – знаю точно, что Хозяин – истинный факт.

– Как странно! – сказал Виртус. – Не пойму, что же вас объединило.

– Ненависть, – сказал Гумани. – Да будет вам известно, что мы – братья, и отец наш – мистер Умм.

– Я его знаю, – сказал Джон.

– Он был женат дважды, – продолжал Гумани. – Первую его жену звали Мерзилия, вторую – Хладилия. От первого брака родился Сигизмунд, наш сводный брат.

– Я знаю и его, – сказал Джон.

– Мы же, – сказал Гумани, – родились от второго.

– Так мы в родстве! – вскричал Виртус. – Вы, наверное, знаете, что у Хладилии был сын от первого брака. Это я и есть. Мы – сводные братья. Как ни жаль, отца своего я не помню и даже слышал, что его не было.

– Ни слова больше! – сказал Угл. – Вряд ли вы полагаете, что этот предмет нам приятен. К тому же, моя должность велит мне отречься даже от законных родственников.

– Кого же вы все ненавидите? – спросил Джон.

– Учились мы, – сказал Гумани, – у нашего сводного брата, в Гнуснопольском университете, и знаем, что всякий, связавшийся со старым Блазном, навсегда остается рабом его темнокожей дочери.

– А сами вы бывали у лорда Блазна? – спросил Джон.

– Конечно, нет. Мы научились ненавидеть его, наблюдая за тем, как повлияли его песни на других. Ненависть к нему – первое, что нас объединило. Затем мы обнаружили, что, живя в Гнуснополе, неминуемо попадешь в темницу.

– Я и это испытал, – сказал Джон.

– Таким образом, нас объединяет ненависть к Великану, Гнуснополю и Блазну.

– Особенно к Блазну, – уточнил Классикус.

– Я бы сказал иначе, – заметил Угл. – Ненависть к полумерам. Мы ненавидим сентиментальное мнение, что есть хоть что-то хорошее, что-то достойное, хотя бы сносное, по эту сторону Ущелья.

– Вот почему, – сказал Классикус, – мы с Углом и враги, и единомышленники. Я не разделяю его идей о той стороне Ущелья. Но мы согласны в том, что здесь ничего хорошего нет, и не позволим морочить нам голову чувствительной, благодушной чепухой.

– Меня же, – сказал Гумани, – объединяет с Углом иное. Он направляет в единое русло всю эту мистическую чушь – всякие мечтания, пылания, томления – и отводит им место на той стороне, очищая от них эту. Тем самым, мы можем создать здесь цивилизацию, основанную на принципах м-ра Трутни и даже на принципах Великана, но без покровов иллюзии. Только так мы будем людьми, а не животными, как хотел бы Великан, и не ангелами-недоносками, как хотел бы Блазн.

– Мистер Джон уснул, – сказал Труд и не ошибся.

– Простите, – сказал Виртус, – мы сегодня долго шли.

И я увидел, как все шестеро легли на мешковину. Было намного холоднее, чем у м-ра Трутни, но никто не мыслил здесь об удобстве, лежали все рядом, и Джон спал лучше, чем в прошлую ночь.

ГЛАВА 3

Отец Угл

Когда они проснулись, у Джона так болели ноги, что дальше он идти не мог. Труд предложил, что они с Виртусом пойдут дальше, посмотрят, а к вечеру вернутся. Джону было совестно обременять таких бедных людей, но Угл велел ему остаться, объяснив при этом, что гостеприимство – не заслуга, а жалость к несчастным – просто грех, если они основаны на чувстве, но он, как управитель, не отпускает его по обязанности. И я увидел во сне, что Труд и Виртус идут на Север, а Джон остается с бледными братьями.

Днем он побеседовал с Углом.

– Значит, – сказал Джон, – вы верите, что через Ущелье перейти можно?

– Я это знаю, – отвечал Угл. – Если вы разрешите мне отвести вас к некой Матушке, она перенесет вас в мгновение ока.

– Понимаете, – признался Джон, – мне, собственно, нужен не тот край Ущелья, а дивный остров.

– Забудьте о нем поскорее! Это все штуки старого Блазна. Забудьте, иначе я не смогу помочь вам.

– Чем вы мне поможете, если нужен мне только остров?

– Если вы не хотите перебраться через Ущелье, не о чем и говорить. Оставайтесь со своим островом, но знайте, что он – одна из здешних мерзостей. Если вы грешник, то, ради всего святого, будьте и циником.

– Откуда вы знаете, что он мерзок? Если бы не он, я бы не зашел в такую даль.

– Это безразлично. По сю сторону Ущелья ничего доброго нет.

– Матушка говорила не так. Она сказала, что одни плоды намного лучше, чем другие.

– Ах, вы ее видели? Тогда я не удивляюсь, что у вас в голове такой сумбур. Говорить с ней можно только через переводчика. Вы неверно истолковали ее слова.

– Но и Разум сказал, что остров – не обязательно мираж. Простите, может быть, вы с ним в ссоре, как м-р Трутни?

– Я глубоко чту рыцаря, но как могли понять его вы, новичок? Чтобы с ним общаться, вы должны усвоить от старших догмы, в которые они облекли его слова.

– Вы когда-нибудь видели мой остров? – спросил Джон.

– Упаси Хозяин!

– А лорда Блазна слышали?

– Конечно, нет! За кого вы меня принимаете?

– Тогда хотя бы одно я знаю лучше вас. Я испытал то, что вы зовете чувствительной чепухой. Вам незачем говорить мне, что она опасна и даже чревата злом. Я ощущал и опасность, и зло много чаще, чем вы. Зато я знаю, что ищу не их. Я знаю это, и еще сотни вещей, которых вы и не нюхали. Простите, если я груб, но вам ли давать мне советы? Скопцу ли учить того, кто жаждет целомудрия? Слепцу ли водить того, кто хочет уйти от похоти очей? Однако, я рассердился, а вы поделились со мной галетой. Простите меня.

– Должность моя, – сказал Угл, – велит мне сносить обиды.

ГЛАВА 4

Гумани

Под вечер третий из братьев повел Джона в сад, где со временем должны были вырасти плоды. Так как вокруг никого не было, сад этот не огородили, но пределы его отметили камнями и ракушками, и хорошо сделали, ибо иначе он ничем не отличался бы от пустоши. Несколько ровных тропинок тоже можно было узнать по такой каемке.

– Как видите, – сказал Гумани, – мы не признаем устарелого, живописного садоводства. Здесь нет ни клумб, ни пруда, ни извилистых тропок, ни раскидистых деревьев. Нет здесь и грубых, взывающих к чувственности съедобных произрастаний, даже бесформенного картофеля и растрепанной капусты.

– Да, чего нет, того нет, – согласился Джон.

– Здесь, собственно, нет ничего. Но мы начинаем, мы – первые.

– А вы пытались вскопать землю? – спросил Джон.

– Ну что вы! – воскликнул Гумани. – Это сплошная скала, земли – на дюйм, не больше, зачем ее трогать. Пускай уж остается легкий покров мечты, как-никак мы – люди.

ГЛАВА 5

Пища с Севера

Поздно вечером в хижину вошел Виртус и сразу кинулся к огню. От усталости он долго не мог заговорить; наконец, сказал так:

– Уходите отсюда, и поскорее.

– Где Труд? – спросил Джон.

– Остался у них.

– Почему же нам надо уходить? – спросил Гумани.

– Сейчас объясню. Кстати, на Севере перехода через Ущелье нет.

– Значит, мы в тупике, – сказал Джон. – Зачем мы ушли с дороги?

– Зато сейчас мы хоть знаем, – сказал Виртус. – Подождите, я поем и тогда все объясню. Господа, я могу отблагодарить вас за гостеприимство! – и он извлек из карманов куски пирога, бутылки крепкого пива, и даже флягу с ромом. Воцарилось молчание, а когда все насытились, вскипятили воду, чтобы сделать грог, Виртус начал свой рассказ.

ГЛАВА 6

Дальний Север

– Дальше миль на пятнадцать все так же, как здесь, камни, мох и чайки. Горы, когда к ним подходишь, страшны, но дорога ведет к проходу, и нам не пришлось карабкаться вверх. За проходом – каменистая долина, где мы увидели первых обитателей. По краям ее, в пещерах, живут карлики. Они очень злобны и непрестанно ссорятся, но признают своим повелителем некоего Люта. Когда они узнали, что мы идем дальше, то есть к нему, они меня охотно пропустили, но дали мне вожатого, а Труд, по своей воле, остался у них. Он был все такой же вежливый со мной, но они ему очень понравились. Итак, мой карлик, по имени Сварл, повел меня дальше на Север. Понимаете, карлики эти – не люди, а настоящие карлики, тролли. Они говорят, и ходят на двух ногах, но они другие, чем мы. Я все время ощущал, что если они убьют меня, это не будет убийством, как если бы, скажем, меня съел крокодил или задушил орангутанг. Это особый вид существ. У них лица не такие, как у людей.

Словом, карлик вел меня выше и выше, петляя между скалами. К счастью, я не боюсь высоты. Мне был страшен ветер. Карлика он не собьет, слишком тот низко. Раза два или три я едва не погиб. Дом Люта поистине ужасен. Длинный, вроде сарая, снизу кажется, что к нему нет никаких подступов. Но мы туда шли.

Запомните, все время, всю дорогу я видел пещеры. Горы – просто соты какие-то. Этих карликов там тысячи. Истинный муравейник, и ни одного человека, кроме меня.

Сверху, из Лютова дома, идет обрыв к морю. Наверное, таких высоких обрывов больше нет. Внизу там камни, до моря еще футов с тысячу, но ходить по ним невозможно, земли нет никакой, разве что чайке присесть.

Однако вам нужно узнать о Люте. Он сидел в конце этого зала, или сарая, в высоком кресле вроде трона. Ростом он очень высок, но увидев его, я подумал как о карликах – того ли он вида, что люди? Одет он в шкуры, на голове у него – железный рогатый шлем.

Была там и женщина, огромная, скуластая, рыжая. Звали ее то ли Хрумхильдой, то ли Хмурхильдой. Как ни смешно, она сестра твоей приятельницы, Джон, старшая дочь лорда Блазна. Насколько я понял, Лют спустился с гор и увел ее. Представь себе, старик и его младшая дочь скорее обрадовались.

Когда мы вошли, Лют стукнул по столу и заревел: "Корми нас, мужчин!" Хмурхильда накрыла на стол, а он долго безмолвствовал, только смотрел на меня, иногда ревел. Я присел, мне не хотелось, чтобы он думал, что я боюсь его. Он протянул мне рог, я выпил, напиток был крепкий и сладкий. Потом выпил он и сказал, что сейчас у него есть только мед, но скоро мы будем пить кровь из черепов. Мясо мы ели руками. Он пел и кричал, лишь после обеда стал говорить связно. Надеюсь, я ничего не забыл, это ведь самое главное.

Понять это толком мог бы биолог, но я все же усвоил, что карлики – действительно другой вид, древнее людей. Тем самым, следы их могут иногда проявляться в людях, более того – человек может как бы пойти назад и стать карликом. Плодятся они очень быстро, и людей к ним приходит немало. Он назвал мне много подвидов, правые, левые, всего не упомнишь.

Затем он рассказал мне, что готовит их идти вниз, и сюда, и дальше. Я спрашивал, для чего это нужно, но он только смотрел на меня и пел дикую песню. В конце концов он прозрел, что борьба – сама по себе цель.

Нет, пьян он не был. Он сказал, что способен понять старомодных людей, которые верят в Хозяина и следуют правилам. Если бы Хозяин и впрямь существовал, поведение их можно было бы считать разумным. Но Хозяина нет, и человеку остается одно. Что именно, он точно сказать не мог, но употреблял слова: "насилие", "власть", "герои". Все прочие – даже и не люди, так, мусор, ни то ни се. Смеялся он над мистером Трутни, и над мечтами о счастье. По его мнению, людишки стараются, копошатся, и все впустую. Я спросил, есть ли прок от его героизма. Он сказал – есть. Для героя, и только для него, смерть – не поражение.

Говорил он много, все в таком духе. Я спросил, что он думает про Гнуснополь, он захохотал, заревел, и ответил, что уж со Снобами карлики неплохо поладят. Спросил я его и о вас, он еще громче смеялся. Он сказал, что с Углом приятно будет сразиться, когда он подрастет. "А впрочем,– продолжал он, – не знаю. Может, он просто Сноб наизнанку, браконьер, обратившийся в лесника. Что же до тех двоих, они хуже самых дрянных людишек". Я спросил, почему. Он ответил: "Другим еще простительно, они хоть верят, что там у них есть счастье. Но эти двое – психопаты-неудачники. Толкуют о том, что у них нет иллюзий, думают, что дошли до края – как будто за ними, много дальше, не обитаю я! Он живут на пустыре, который никого не прокормит, между пропастью, которую боятся пересечь, и мною, к которому боятся прийти. Другие просто чистят ручки на тонущем корабле, а твои бледные дружки глупее всех, потому что они знают о крушении. Лучше им сдаться".

Кончил он так: "Что ни говори, живут они ближе всех к Северу. Так и быть, окажу им честь, сам буду пить из черепа Гумани, а вот ей дам череп Классикуса".

Потом он отвел меня к обрыву. "Здесь дует ветер с полюса, – говорил он. – Хоть станешь мужчиной". Кажется, он и пугал меня, но я не остался. Он дал мне еды для меня и для вас и сказал: "Подкорми их, а то крови в них мало". И я ушел от него. Я очень, очень устал.

ГЛАВА 7

Как тешат себя мечтами

– Хотел бы я его повидать, – сказал Угл. – Какой умный человек!

– Не знаю, – сказал Гумани. – Я лично борюсь именно против его карликов. Говорил же я, Гнуснополь неминуемо ведет к ним! Против них я поднимаю знамя, на котором начертано: "человек". Старый Блазн будит атавистические эмоции (не удивляюсь, что дочь у него – валькирия!), сын его Болт снимает с них покров мнимой красоты, но ничуть им не противится. Чем же может это кончиться, спрошу я, как не полным обесчеловечиванием?! Очень рад, что так оно и есть. Поймут, наконец, что без меня не обойтись.

– Прекрасно! – воскликнул Джон. – Но как вы будете с ним бороться? Где ваши люди? Чем станете вы кормить их? У вас же ничего не растет!

– Главное – холодная голова, – сказал Гумани.

– Вот именно, холодная, – сказал Джон. – Вы холодны, Лют – горяч. Какой пыл противопоставите вы его пылу? Разве одолеешь тысячи карликов одною трезвостью мысли?

– Надеюсь, мистер Виртус не обидится, – сказал Классикус, – если я предположу, что это ему приснилось. Мистер Виртус – мечтатель, и платит за свои мечты, как все за них платят: страхами. И то, и другое – порождение рыхлой души. Хорошо известно, что дальше нас Север необитаем.

Виртус слишком устал и не ответил. Скоро все пятеро заснули.

Реальность.ru / Книги / Клайв Льюис / Кружной путь или блуждания паломника